Дюссельдорф-Обербильк
/“Железнодорожные пути различных компаний, когда-то концентрическими дугами проложенные в чистом поле, очень скоро образовали постоянно расширяющиеся границы жилых кварталов города. Рельсы все теснее стягивали эти кварталы, все ближе подбирались к жилым домам и фабрикам, образовывая хитросплетение рельсов, стрелок, запасных путей, боковых веток, ведущих прямо на фабрики, это был стальной пояс, сплетенный из бесчисленных то соединяющихся, то разбегающихся и скрещивающихся стальных волокон, все туже стягивающийся кокон, который тесно и жестко спеленывал этот мир…”
В этом фото-литературном посте я хочу вернуться в один дюссельдорфский (нетуристический, конечно, район - смотрите фоторепортаж из за*железно-дорожного Дюссельдорфа-Обербилька и читайте оду ему (написанную не мной, но найденную в книге, которую хочется бесконечно долго цитировать).
В качестве вступления: несколько строк слов о местном менталитете (на примере одного из районов Дюссельдорфа) - я очень счастлива, такой кладезь нашёлся (Дитер Форте / Dieter Forte "Книга Узоров")!
"...она выросла в Обербилке, в том мире, где мерилом мышления была повседневная жизнь. Все, что не имело отношения к сегодняшнему дню, то попросту не существовало, и никакой учитель, никакой священник, никакая газетная статья не могли поколебать эту убежденность – даже сам Густав не мог.
«Что есть, то есть, а чего нет – на то и суда нет». Это была та философия, которую приходилось признать, ибо она аналитически безупречно в одной фразе формулировала тот факт, что между словом и делом есть разница. Каждое утро с восходом солнца становилось ясно, как на самом деле выглядит мир, как на самом деле живут люди и что они в действительности думают, и, трезво поразмыслив, можно было понять, что определяет поступки людей. А когда солнце близилось к закату, люди брали в руки газету или слушали радио и, узнав, что сообщается о событиях дня, начинали думать, что все эти сообщения приходят к ним не иначе как с Луны, настолько далеки от реальности были эти слова.
Густав, который по отношению к миру и людям никаких иллюзий не питал, был тем не менее эдаким романтическим идеалистом и называл философию Обербилка беспощадным, немилосердным реализмом, циничным сарказмом, лишенным полета, когда люди не верят даже тому, что Земля вертится, и когда каждый человек для них – просто голая тварь. Фэн коротко отвечала, что жизнь есть жизнь, а все остальное – это одни только слова и кто верит словам, тот, значит, просто выпендривается".
Всякий раз, сказав эту фразу, Фэн долго и выразительно смотрела на Густава, и если по всем признакам Густав ничего отвечать не собирался, то она подтаскивала к окну свой соломенный стул, клала длинные ноги на подоконник и подставляла лицо солнцу.
...Однажды Обронски и Болье уговорили ее сыграть цыганку с трубкой в зубах в какой-то венгерской оперетте, которую ставил Дюссельдорфский музыкальный театр, потому что настоящие цыгане наотрез отказывались выступать на сцене. С актерской карьерой ничего не вышло, потому что Фэн, которая говорила только на дюссельдорфском диалекте в его обербилкском варианте и считала его немецким языком, на премьере зацепилась на сцене за тюк сена и отпустила по этому случаю громкий комментарий, равного которому публика во время представления венгерской оперетты еще не слыхивала".
Я много знала изначально про этот район. У меня мужа семья оттуда, из Обербилька. И все эти истории из книги ложатся на семейные предания - удивительно правдиво (и темпераментно)!
Смотрите: вот с этого всё (и экскурсия, и история района - теперь это 4,38 km² и разнонациональные 27.570 жителей) начиналась. Обработка металла и железно-дорожные пути. Заводы (приехали бельгийцы и предприниматели+рабочие Айфеля) - так я рассказываю про этот район.
“Обербилк – это весь мир. «Это маленькое "О"», – говорил Густав, цитируя Шекспира, сидя теплыми летними ночами на коньке крыши, прислонившись к каминной трубе, и, раскинув руки, смотрел сверху вниз на этот остров, который день и ночь полнился огнем, дымом и шумом, этот клочок земли, который веками покоился, пустынный, под открытым небом, песок да кусты, безлюдные чащи да неведомые тропы, и утренние зори сменялись вечерними, погожие дни – дождливыми, пока не настал час творения, и всего за несколько лет тихая, Богом забытая пустошь превратилась в пульсирующий, изрыгающий огонь, оглушительный город. То был не час творения Господня, нет, необузданная воля человека создала здесь свой собственный мир, несущий в себе добро и зло, рай и ад, грехопадение и Каинову печать, этот мир утвердился на земле без спроса, без надежды на спасение, без всякого осознанного порядка, это был большой взрыв, первородный толчок, новая солнечная система, стремительно расширяющийся звездный мир, в лабиринтах которого рождались все новые и новые миры, но для тех, кто в них жил, для густого скопища людей это была всего-навсего крохотная скорлупка на земном шаре, к которой они прилепились, которую называли родиной.
На фото - формальный центр Обербилька, которого нет - рыночная площадь Обербилькер Маркт.
“Индустриализация – вот как называлось то, что создавали строители этого нового мира, который разверзал свои недра, подобно древней вулканической породе изрыгая огненную кипящую лаву, и она разливалась, преодолевая сопротивление, вступая в новые соединения, ее потоки сливались воедино, изменяя свой вид, дымящаяся порода устилала старую землю, застывала, покрывалась коркой, маленькие мастерские соединялись во все более крупные фабрики, маленькие деревеньки превращались в большие поселки, люди приезжали из Ирландии, Англии, Бельгии, Франции, Голландии, с ними приезжали инженеры, специалисты, целые колонии возникали вокруг фабрик, они привозили с собой свой язык, свою веру, свой образ жизни, свои праздники, свои блюда.
Позже стали приезжать немецкие фабриканты из Айфеля, из Аахена, из Берга, из Изерлона, они тоже везли с собой рабочих, сотнями приезжали они в фургонах, а позже – в поездах, все фирмы гугенотов переместились сюда, ехали в эти края итальянцы, строили камины, вверх тянулись печные трубы, итальянцы везли сюда родню, родня торговала мороженым и жареными каштанами, они селились целыми семьями с многочисленными детьми по соседству с домами польских рабочих, которые прибывали сюда, экспедиторы из Голландии, богемские стеклодувы, венгерские сапожники, еврейские торговцы одеждой, баварские пивовары, агенты гамбургских судовладельцев, банкиры из Базеля, нотариусы из Берна, русские попы, немецкие монашки, французские дамы, проповедники, предприниматели и дельцы всех мастей. Многоязыкий, разнородный, искусственно созданный новый мир, соединивший множество культур, где все живут бок о бок, подчиняясь законам производства, и трудятся на сталелитейных и сталепрокатных, вальцовочных и кузнечных заводах, на фабриках паровых котлов и трубопрокатных заводах, мир, где в центре – рыночная площадь Обербилка, главная улица – Кёльнерштрассе, а церковь Йозефскирхе на Йозефсплатц – местный Ватикан”.
Обратная сторона церкви Йозефс-кирхе.
Она построена зодчим-автодидактом, монахом-францисканцем.
На улице Айзен-штрассе ("Железная улица"). Новые скамейки-лежаки под старыми платанами.
“Дома лепились к заводам и фабрикам, а фабрики и заводы строили рядом с домами, поэтому из квартир можно было видеть, что делают рабочие, а рабочие видели все, что делается в квартирах. Дом со всеми его пристройками и надстройками представлял собой многоликий пещерный город, для непосвященных это был лабиринт с многочисленными ходами и выходами, и трудно было сказать, сколько человек здесь живет.
Лабиринт коридоров позволял придумывать все новые и новые комбинации из отдельных комнат и квартир, быстро возводили стену и точно так же быстро сносили, дверь закладывали кирпичами, зато где-нибудь в другом месте она появлялась, и таким образом из больших квартир делали маленькие, а их при необходимости снова превращали в большие. Кто у кого что снимал, сказать было сложно, порой две семьи занимали одну квартиру, порой у одного человека была целая большая четырехкомнатная квартира, и три комнаты он сдавал, иногда какая-нибудь семья отгораживала себе внутри большой квартиры маленькую”.
"Нет входа" - на очень занимательной улице Флюгель-штрассе.
Удивительные графитти на доме у площади Лессинг-платц (названной в честь дюссельдорфского художника Лессинга). Недалеко от церкви Аполлинарис-кирхе.
Это Обербильк ("Верхний Бильк"), а девочка на стене под зонтиком похожа на ту, что мы встретили в (просто) Бильке (а ещё есть Унтербильк - "Нижний Бильк" - не заблудитесь только в трёх соснах "бильках").
“Позже, когда была возведена насыпь, рельсы кольцом окружили жилые кварталы, образовав маленький континент, обнесли его высоким валом, словно Китайской стеной, она и стала границей с остальными частями света. Основные пути, ведущие в город, а также путь на кладбище и к часовенке Штоффелер, где женщины под заунывные песнопения ставили свечки перед образами святых, представляли собой длинные подземные переходы под железнодорожными путями, мрачные, неизменно сочащиеся влагой, черные от угольной паровозной копоти, пугающие гулким грохотом мчащихся над ними поездов, клубящиеся белым паром врата преисподней. Ворота в другой, чужой, зачастую совершенно незнакомый мир, ворота, ведущие из родного жилья.
Многие обитатели жилых кварталов никогда не входили в эти черные, оглушительные коридоры, ведущие к другим районам города, они не знали Дюссельдорфа, никогда не видели Рейна и всю свою жизнь провели только здесь, за крепостным валом из грязно-желтого кирпича. Для них это стальное кольцо было межой, а круг внутри нее – хорошо знакомой картой, и, подобно старым картам, на которых подробно обозначена была только своя, родная земля, а вокруг изображены были огнедышащие драконы и разинувшие пасть морские чудища как символы бездны, в которую ты низвергнешься, если переступишь границу, Дюссельдорф для жителей Обербилка был несуществующей страной, и наоборот, Обербилк был для Дюссельдорфа белым пятном на карте города, терра инкогнита, неизвестной землей, полной опасностей, где никто не мог ручаться за свою жизнь. Зато для тех, кто здесь жил, это было единственное место на земле, где ты чувствовал себя в безопасности и где, кстати, царили свои неписаные законы. Как будто нарочно, чтобы сразу дать понять чужаку, что законы здесь свои, особые, улицы и площади не носили имен королей и князей, не назывались именами бывших бургомистров и национальных героев. Улицы назывались: Промышленная, Металлургическая, Железная, Кузнечная, Литейная, Сталепрокатная, Стальная, улица Круппа, Сименса, Борсига, Хальске, Густава Пенсгена, и все, кто жил на этих улицах, придерживались исключительно своих собственных законов, которые складывались из привычек многих людей. Правила общежития, которые были приняты в других местах, здесь не действовали, их просто никто не знал, здесь жили по собственным законам, которые выросли из совместного труда и совместной жизни, и эти законы уважали все. Со стороны все это выглядело как хаос, как полная анархия, как пространство беззакония, но изнутри – как хорошо организованное человеческое сообщество. Республика с собственными законами и своего рода Конституцией, согласно которой каждый живущий здесь человек чувствовал себя абсолютно свободным гражданином, не признававшим над собой никакого начальства, не позволявшим заговаривать себе зубы и не склонявшимся в безмолвии и покорности перед своим патроном на работе. Это было республиканское сообщество, основной заповедью которого была терпимость. Разумеется, никто этого так не формулировал, просто все жили, соблюдая заповедь: «Пусть каждый делает, что ему хочется». Если из-за этого возникал спор, потому что кто-то другой тоже хотел делать то, что ему вздумалось, тогда вопрос разрешался открыто и громко, с участием всех соседей по дому, на всех европейских языках. Если спор повторялся, то он уже сопровождался дракой, и тогда принимались особые меры. Ведь если человек оказывался скандалистом, который постоянно покушается на свободу других, на любой улице всегда находилось несколько мужчин особо крепкого телосложения, которые втолковывали этому нарушителю, что в этом квартале живут приличные люди, и если он не умеет себя вести, то лучше будет ему отправиться в Кёльн. Во время национальных праздников случались потасовки между ирландцами и англичанами, между бельгийцами и французами, между итальянцами и поляками, но это уже вошло в традицию, было обычным завершением праздника, и говорить здесь было не о чем.
…Вавилонское столпотворение поднималось, когда спорили представители разных верований и религий, сталкивались бесчисленные секты, сторонники разнообразных предрассудков, правоверные, неверующие, ортодоксы и реформаторы, атеисты и агностики. Как много было доводов и доказательств на всех языках за и против существования Бога, как много раз взывали к небесам и проклинали ад – можно было подумать, что здесь у каждого свой Бог. Что касается политики, то здесь глаза разбегались от бесчисленных, беспрерывно спорящих друг с другом коммунистов, социалистов, спартакистов, социал-демократов, анархистов, радикальных социалистов, независимых социал-демократов, левых и правых уклонистов всех мастей, вплоть до гуманистов, тяготеющих к чему-то среднему, а там, посередине, они наталкивались на священника-коммуниста, который вел борьбу сразу на два фронта, балансируя меж Богом и политикой.
Окидывая взглядом всю эту неразбериху национальностей, языков, верований и политических убеждений, нельзя было найти хоть одного человека, который походил на другого. Это было величайшее скопление индивидуалистов на маленьком клочке мира. Некая Флорентийская республика, в которой недоставало только латыни и греческого, – и, сидя по ночам на коньке крыши, Густав, погруженный в полуфантастические мечты о такой республике, громко провозглашал, что в Обербилке нужно ввести греческий и латынь”.
Народная примета: если есть имя, но нет даты, то это не мемориальная доска, а визитная карточка.
Даже если не верится, так живут и работают в Дюссельдорфе известные люди!.. ((тут мы заглянули в будущее - нам показали памятник, который был открыт в 2017 году)!
История района, рассказанная в бронзе.
Рабочий-робот, святой Иосиф-плотник, монашка и пастор с умирающим на его руках... У непосвящённого зрителя этот "Монумент истории района" под покровительством Святого Иосифа вызывает противоречивые эмоции. А я и эту "бронзовую историю" читать умею и район знаю: он демократичный и такой "настоящий". И немецкий (я очень многих, кто здесь вырос и жизнь доживает, знаю лично, они мне свои районные сказки байки рассказывают), и, одновременно, каждый третий житель - иностранец. Одна из главных улиц - "маленькое Марокко". Догадываетесь, почему?..
На центральной улице района, в доме, похожем на простой жилой фонд 19 века, в бывшем монастыре ордена, основанной одной простой женщиной из деревни (родня моего мужа - она в памятнике увековечена) теперь русский православный приход. А в соседнем доме - малюсенькое "домашнее" кафе, которое завёл милейший немец-философ (пишет вместо рекламы не меню, а философские цитаты перед своим заведением)), бывший оформителем. У него вкусные сладкие пироги, как когда-то у монашек (о них помнит мой муж), бывшими сиделками у постели умирающих (и покойной матери моего мужа).
Про памятник ещё пару слов: в реальности не так, как может показаться по фото, которые не всегда могут передать суть скульптурной композиции. Он очень... многослойный и без всякой заносчивой значимости, но со значениями. Автор - Берт Герресхайм - светский монах, очень интересный собеседник и скромный человек, кстати.
В центре композиции - святой Иосиф. Смотрит на первую церковь Обербилька Йозефс-Кирхе, где есть очень непростое распятие, также сделанное скульптором Бертом Герресхаймом.
