Январь 1932 и 1933

"Январь 1933 года был роковым как для Германии, да и для всего мира"
- говорится о событиях 85-летней давности в книге, которую я сейчас читаю

Непременно должна процитировать мнение Луи Лохнера из его книги "Кровавый контракт. Магнаты и тиран: Круппы, Боши, Сименсы и Третий рейх" - там есть то, что касается одной непростой для понимания дюссельдорфской темы (которой посвящена отдельная глава) - злосчастной «Дюссельдорфской речи», в январе 1932 года «Промышленникам требовалась политическая стабильность. Необходимо было что-то делать – и Гитлер обещал принять меры. Все что угодно ради перемен – и Гитлер обещал все изменить. Они боялись прихода коммунистов – и Гитлер обещал истребить их».

Сначала о Тиссене:

«Бесспорно, он сыграл важную роль, помогая Гитлеру на ранней стадии его стремления к власти. В то время, когда каждый пфенниг был на счету, Тиссен выделял партии нацистов огромные средства. Он помогал Гитлеру наладить контакты с влиятельными промышленниками. Он содействовал выступлению Гитлера в дюссельдорфском Клубе индустрии еще до того, как эта влиятельная организация открыто признала себя сторонницей Адольфа Гитлера ...

Тиссен, несомненно, сознавал свою ответственность перед обществом. Он выступал против уничтожения профсоюзов, видя в них полномочных представителей рабочего класса, а также против преследования евреев, о чем открыто заявил Гитлеру. Он демонстративно вышел из состава Прусского государственного совета, куда его назначил в 1938 году прусский премьер-министр Герман Геринг, в знак протеста против унизительного обращения с президентом правительства Дюссельдорфа Карлом Христианом Шмидом, которого толпа нацистов силой выгнала из-за того, что его жена была еврейкой. Даже когда Тиссен еще верил Гитлеру, он оказывал финансовую поддержку многим немецким чиновникам, уволенным нацистами за то, что они служили Веймарской республике. Роберт Лер, министр внутренних дел в первом правительстве Аденауэра, был среди многих, кто подтвердил в Комиссии по денацификации в земле Гессен, что Тиссен энергично возражал против ареста Лера в 1933 году, когда он был мэром Дюссельдорфа. Сразу после того, как в 1934 году Лера все-таки уволили, Тиссен устроил у себя прием в честь супружеской четы Лер.

Постепенно Тиссен все больше разочаровывался в нацизме и демонстративно увеличил пожертвования католическим церквям, монастырям и школам.

Этот человек не знал страха, отстаивая то, во что он верил. Его самый отважный поступок – высказывание против нападения Гитлера на Польшу в сентябре 1939 года. Этот окончательный и открытый разрыв с Гитлером описывается далее. Горячий сторонник нацистов превратился в кающегося грешника.

...В дневнике Йозефа Геббельса 11 ноября и 22 декабря 1932 года записано:

«Получил отчет о финансовом положении Берлинской организации. Оно безнадежно. Ничего, кроме долгов и обязательств, к тому же полная невозможность получить более или менее приличные суммы денег после этого поражения…

Придется урезать жалованье нашим гауляйтерам, в противном случае с нашими финансами ничего не получится».

Алан Буллок писал: «Это было время, когда члены СА выходили на улицу просить денег, они гремели мелочью в кружках и просили прохожих пожертвовать что-нибудь «грешным националистам». Конрад Хайден говорит о долгах в 12 млн марок, другие – о 20».

И наконец, бывший канцлер Брюнинг 24 августа 1948 года заявил в Мюнстере, Вестфалия: «Суммы, предоставлявшиеся в распоряжение НСДАП из этих источников [имеются в виду промышленники Рура], не могут рассматриваться решающим средством роста числа членов НСДАП, поскольку после предвыборной президентской кампании 1933 года у нее имелись долги на несколько миллионов рейхсмарок»...
Все эти заявления показывают, что финансовые субсидии германских фабрикантов не были решающим фактором в приходе Гитлера к власти. Какой бы ни была эта поддержка, размер ее никак не соответствовал суммам, постоянно собираемым нацистами среди простого народа, как было отмечено, или помощи, которую промышленность оказывала другим политическим партиям...»

А какое же значение имела тогда «Дюссельдорфская речь»?

В главе 4 «Речь Гитлера в Клубе индустрии» читаю (и "выписываю" - длинно, но надо, ибо важно):

«Не каждое публичное выступление известного политика окутано таким количеством легенд и измышлений, каким сопровождалась речь, произнесенная 27 января 1932 года Адольфом Гитлером в Клубе индустрии в Дюссельдорфе, столице земли Рейн-Вестфалия. В основном членами этого клуба были крупные фабриканты Рура, но также банкиры, юристы корпораций, издатели и редакторы, инженеры и правительственные чиновники высшего звена.

Здесь, как и в любом другом клубе, регулярно выступали ораторы, рассматривая широкий спектр вопросов, в основном культурного и экономического характера, после чего в честь их давались обеды или ужины. Однако политические речи были запрещены. Члены клуба не желали, чтобы он превратился в общество политических дискуссий.

Появление Гитлера в этом обществе обычно представляют так, будто члены клуба намеренно предоставили ему трибуну, чтобы поддержать его авторитетом угольных, металлургических и стальных баронов. В результате его ораторского искусства – как гласит легенда – в поддержку его партии стали поступать поистине громадные средства. И знаменитое обращение к президенту фон Гинденбургу, составленное примерно через девять месяцев и подписанное Шахтом и, предположительно, Круппом, Сименсом и другими магнатами, тоже считается одним из следствий этого магического выступления.

Но каковы же истинные факты этого события?

Поздней осенью 1931 года руководство клуба пригласило выступить перед промышленниками Макса Коен-Ройсса, депутата рейхстага от социал-демократической партии. Коен-Ройсс в то время был членом Государственного экономического совета, неофициального совещательного органа правительства, а во время быстро закончившейся революции 1918 года – членом Совета рабочих и солдат. Ожидалось, что он расскажет о работе Государственного экономического совета, где были представлены все политические партии. Вместо этого он развернул настоящую политическую пропаганду.

Обычно копии выступления раздаются всем членам клуба. Но речь Коен-Ройсса избежала этой участи, так как была воспринята как нарушение требований клуба о запрете на политику.

Многие члены клуба выразили свое недовольство, среди них был и Тиссен. Он заявил, что для восстановления равновесия нужно дать возможность и правым высказать свои взгляды, противопоставляя их левой пропаганде. И предложил пригласить одного из основателей национал-социалистической партии Грегора Штрассера, которого многие промышленники уважали как человека, придерживающегося здравого взгляда на экономический кризис в Германии. Никто, даже Фриц Тиссен, не предлагал Гитлера. Распорядители клуба, которых насторожила оплошность Коен-Ройсса, согласились пригласить на 27 января Грегора Штрассера с условием, что это будет последнее выступление на политическую тему.

Через несколько дней Тиссен отправился по делам в Берлин, где оказался и Адольф Гитлер, который стал часто посещать столицу рейха. Как и положено страстному неофиту, Тиссен с гордостью сообщил Гитлеру, что удалось добиться выступления Штрассера в элитном Клубе индустрии.

«Я сам туда приеду и произнесу речь вместо Штрассера», – решил фюрер.

Так и получилось, что всем членам было разослано приглашение присутствовать при произнесении речи Адольфом Гитлером в качестве гостя дюссельдорфского клуба.

В тот день собралось гораздо больше слушателей, чем обычно. Дело в том, что для многих промышленников это была первая возможность увидеть вблизи и в привычной для них обстановке человека, о котором столько говорили в обществе и много писали газеты, правда в основном не очень лестные вещи. Ничего странного в таком притоке любопытных нет. У деловых людей не так много свободного времени, чтобы посещать шумные массовые митинги. Им удобнее и важнее повидаться друг с другом за обедом после выступления приглашенного оратора.

До сих пор большинство членов клуба голосовали за кандидатов немецкой народной партии покойного Густава Штреземана, который поддерживал политику правительства, направленную на выполнение международных обязательств и достижение взаимопонимания с бывшими противниками. Те же, кто не принадлежал к партии Штреземана, поддерживали немецкую национальную партию, демократов, консерваторов, экономическую партию или какую-то из мелких политических организаций правого толка. Некоторые промышленники состояли активными членами франко-германского комитета. Среди четырех или пяти сотен людей, пришедших в клуб вечером 27 января 1932 года, сторонников Гитлера практически не было, если не считать Фрица Тиссена и еще нескольких членов клуба.

С целью восстановить события этого часто описываемого вечера я совершил множество поездок в самые разные области Германии: посетил Эссен и Дюссельдорф в Руре, Мисбах в Верхней Баварии, Штутгарт в Вюртемберге и Берлин, где повидался с некоторыми еще живущими людьми, которые присутствовали на выступлении Гитлера. Я подробно расспрашивал их, приводя утверждения ряда публицистов, которые, как оказалось, не утруждали себя проверкой фактов.

Помимо этого, я прочитал показания, данные под присягой во время Нюрнбергского процесса людьми, известными своей независимостью и высокими нравственными принципами, официально признанными непричастными к нацизму, которые рассказали о своем восприятии речи в Клубе индустрии; изучил множество показаний по этому вопросу самих обвиняемых.

В результате складывается следующая картина.

Собравшиеся были не столько удивлены, сколько оскорблены, когда при появлении Гитлера у входа в зал раздался громкий приказ: «Всем встать!» Некоторые в растерянности действительно встали. Кто-то сделал вид, что медленно привстает, кто-то остался сидеть.

В мертвой тишине Гитлер проследовал к трибуне в сопровождении председателя вечера Фрица Тиссена и десятка нацистов в коричневых рубашках, которые застыли у него за спиной, образуя нечто вроде мрачного фона. На фюрере был смокинг дурного покроя и брюки в полоску, костюм, в котором он всегда выглядел крайне нелепо.

В течение первой половины своего выступления, длившегося два часа, он изрекал какие-то банальные истины, упоминал различные идеи и теории, ни разу не снискав аплодисментов. Общий смысл его речи можно представить по нескольким предложениям, которые Гитлер, способный говорить часами, обычно повторял по нескольку раз:

«Я считаю вопросом первостепенной важности разрушить представление о том, будто наша судьба зависит от хода мировых событий… Нет ничего, выдвинутого волей одного человека, что не могла бы изменить воля другого человека.

Поэтому неправильно утверждать, что народы формируются в зависимости от иностранного окружения. Нет, народы выстраивают свои отношения с окружающим миром в соответствии со своими внутренними силами и в той мере, в какой их развитие позволяет им использовать эти внутренние силы.

Существуют… два… тесно связанных фактора, которые мы должны различать в периоды национального упадка: во-первых, замена уравнительной идеи главенства простого большинства – демократии – идеей ценности личности; и, во-вторых, отрицание значения нации, отрицание какого-либо различия в присущих от рождения способностей, достижений и т. п. отдельным нациям.

Интернационализм и демократия – понятия неразделимые. И только логично, что демократия, которая отрицает ценность одного человека, выдвигая вместо нее ценность совокупности всех личностей общества – чисто количественную ценность, – должна во всех нациях вылиться в интернационализм. Другими словами, утверждается, что нации не обладают никакими врожденными достоинствами, в крайнем случае признаются лишь временные различия в их культуре. То есть [считается], что нет никаких существенных различий между неграми, арийцами, монголами и краснокожими.

У людей признано, что нация позволяет руководить собой самым способным своим представителям, тем, кто создан для этой миссии, а не доверять руководство всеми сферами своей жизни какому-то случайному большинству, чуждому этой роли. Таким образом [если смотреть с этой точки зрения], на практике демократия приведет к разрушению истинных ценностей нации.

Суммируя приведенные аргументы, я вижу два диаметрально противоположных принципа: принцип демократии, которая, где бы она ни получила возможность практического применения, становится разрушительной; и принцип власти личности, которую я назвал бы созидательной, потому что достижения прошлого – всей человеческой цивилизации – можно понять, только когда признается главенство этого принципа.

Колонизация Северо-Американского континента не является следствием каких-либо претензий высшего права в демократическом или интернациональном понимании. Она была результатом осознания права, происходящего единственно из убеждения в превосходстве белой расы, а потому и в его правах… Однако белая раса… может сохранять свое положение лишь до тех пор, пока существует различие в стандартах жизни в различных частях земного шара.»

Но хотя Гитлер явно чувствовал себя не в своей тарелке, он не потерял присутствия духа из-за первоначальной холодности слушателей. Он привык преодолевать враждебность аудиторий, даже если это удавалось не сразу.

Когда Клуб индустрии, оценивший это выступление как политическое, принял решение не рассылать, как было принято, его текст членам клуба, официальное издательство нацистов «Ээр Ферлаг» издало речь Гитлера в виде памфлета на 31 странице. Вряд ли в целях экономии издатели исключили примечания «аплодисменты», «восторженные аплодисменты», «бурные аплодисменты» или восклицания «Браво!». Только на 19-й странице памфлета встречается в скобках слово «аплодисменты».

Гитлер изложил свою идею о том, что экономический спад всегда наступает в результате слабости государства, а не наоборот; что экономика может развиваться лишь тогда, когда уже имеется крепкое и сильное государство. Те, кто считает, что «по общему мнению» корнем всех бед Германии является Версальский договор, ошибаются, заявил он.

«Нет! – вскричал он. – Не «по общему мнению», а лишь по мнению тех, кто участвовал в его подписании».

Вот в этот момент ему в первый раз и захлопали. Отказ от признания Версальского договора в те дни был очень популярной темой.

«Этот договор, – продолжал Гитлер, – является не чем иным, как следствием нашего прогрессирующего душевного расстройства и помрачения ума». Далее он начал развивать одну из своих любимых идей о превосходстве нордической расы. Германия, заявил он, обязана своим возвышением тому, что была создана представителями нордической расы. Поэтому для возвращения фатерланду политической мощи необходимо в первую очередь возродить германскую расу».

Эта фраза, подразумевающая необходимость высылки из страны части населения, не принадлежащей к нордической расе, снова была встречена молчанием.

Однако через несколько минут, когда он решительно осудил коммунизм, раздались первые «одобрительные аплодисменты». Вот слова, которые заставили людей аплодировать ему: «Невозможно создать крепкую и здоровую Германию, если половина ее населения ориентирована на большевизм и пятьдесят процентов – на национализм! (Правильно!) Мы просто не можем не решить эту проблему! (Одобрительные аплодисменты)».

Гитлер выдвинул свой беспроигрышный лозунг в этой аудитории, разительно отличавшейся от массовых митингов, которые он так любил. Он постарался удержаться от привычной возбужденной манеры агитатора в пивных и старался произвести на солидных слушателей впечатление человека с такими же, как у них, представлениями об экономике и патриотизме, в то же время ловко избегая одобрения какой-либо экономической программы. Говорил о национальном возрождении без пены у рта, как обычно бывало, когда он доводил себя до исступления, выступая на огромных митингах против евреев. Он не требовал уничтожения профсоюзов и просто призывал установить согласие между трудом и капиталом. Он затрагивал самые чувствительные струны слушателей, представляя им картину братского единения всех немцев, которые дружно трудятся на общее благо и ради возвращения Германии принадлежащего ей по праву места под солнцем.

Но генеральный директор «Стального треста» Альберт Фёглер все же встал, чтобы высказать заранее подготовленные критические замечания. Фриц Тиссен, по иронии судьбы бывший председателем наблюдательного совета «Стального треста», сделал вид, что не узнает его, и поспешил поблагодарить Гитлера от имени клуба в столь лестных выражениях, что ни у кого не осталось сомнений в его измене немецкой демократической партии Альфреда Гугенберга в пользу НСДАП. Будто для того, чтобы все окончательно в этом убедились, он попытался закончить свое заключительное слово приветствием «Heil Hitler!» («Да здравствует Гитлер!»), но язык его подвел, и он промямлил: «Heil, Herr Hitler» («Здоровья вам, господин Гитлер»).

В брошюре, изданной «Ээр Ферлаг», в конце речи в скобках стоит примечание: «Бурные, продолжительные аплодисменты». Большинство тех, с кем я беседовал, отрицают, что аплодисменты были «бурными и продолжительными». Несколько человек подтвердили, что они таковыми были. Обе версии правдоподобны. Гитлер был редкий мастер завораживать своими речами. Ему был свойствен воистину необыкновенный ораторский талант. Я встречался со многими людьми, увлеченными его красноречием, которые потом спрашивали себя: «А что он, собственно, сказал?» И затем обнаруживали множество противоречий, неточностей и признаков путаного мышления, чего они не замечали, пребывая под гипнотическим воздействием его речей.

Но при этом абсолютно все мои собеседники заявили, что пресс-секретарь Гитлера Отто Дитрих, который с обожанием встречал любое высказывание своего хозяина, глубоко заблуждался, когда восторженно описывал восхождение Гитлера к власти и утверждал, что было заметно, «как сердца [слушателей] начинали таять, взгляды были прикованы к устам фюрера и лица краснели от волнения».

Видимо, Гитлер не увидел ни раскрасневшихся лиц, ни пристальных взглядов, так как, в отличие от других приглашенных ораторов, не остался на обед, а сразу после выступления покинул клуб. Он предпочел отобедать в обществе одного Тиссена.

Собравшись за обедом, члены клуба начали трезво анализировать его речь, что присуще здравомыслящим деловым людям. Кто-то оценил идеи Гитлера как весьма смутные и непрактичные с точки зрения бизнеса. Другие считали обоснованной его критику заграничных стран и германского правительства. Кто-то признался, что им было просто скучно. Кто-то находил его необычайно интересной фигурой. Но после тщательного разбирательства большинство слушателей Гитлера согласились признать его довольно редкий талант критика.

Три либеральные, демократические газеты, которые не сочувствовали ни большому бизнесу, ни нацистам, поместили отчеты об этой встрече. Так, «Берлинер Тагеблатт» писала: «Впечатление слушателей от речи было определенно двойственным. В частности, несколько известных лидеров промышленности выразили большое опасение относительно экономических взглядов Гитлера и его подхода к внешней политике».

«Фоссише Цайтунг», тоже берлинская газета, заметила: «В целом реакция на доводы Гитлера была на удивление сдержанной и осторожной».

«Кёльнише Фольксцайтунг» (Кёльн) назвала Гитлера «круглым дураком, но опасным» и далее писала: «Будет недооценкой [уровня интеллекта] дюссельдорфского Клуба индустрии и большинства его членов-промышленников сказать, что выступление Гитлера произвело впечатление. Скорее следует отметить, что большинство было поражено ощущением его пустоты и бессодержательности».

Не проявив ни малейшего желания в результате речи 27 января перейти всем клубом в стан Гитлера, в последующие месяцы промышленники приглашали к себе Карла Гёрделера, мэра Лейпцига, Йоганнеса Попица, прусского министра финансов, Ульриха фон Хасселя, посла Германии в Риме, и Отто Геслера, бывшего рейхсминистра обороны. За участие в заговоре против Гитлера Гёрделер, Попиц и Хассель поплатились жизнью. Геслер впоследствии стал жертвой длительного преследования со стороны нацистов. Так что для членов клуба выступление Гитлера было просто одним из рядовых эпизодов.

Однако сам факт его появления перед столь заслуженной и влиятельной аудиторией бесспорно повысил его престиж. И открыто выраженная Тиссеном преданность фюреру нацистов не могла не произвести впечатления на некоторых его деловых и финансовых партнеров.

Но действительно ли с тех пор в кассу нацистов стали поступать значительные средства от промышленников? Видимо, отчасти Фриц Тиссен так и думал. В приписываемой ему автобиографии мы находим следующее предложение: «В результате этой речи, которая произвела глубокое впечатление, в казну партии нацистов потекли огромные взносы от тяжелой промышленности».

Я намеренно пишу «в автобиографии, приписываемой» Фрицу Тиссену. Как было заявлено во время процесса денацификации Тиссена в Гессе, он надиктовал свои воспоминания американцу Эмери Ривсу, который в первой половине 1940 года приехал в Монте-Карло навестить промышленного магната, бывшего тогда эмигрантом. Между ними было заключено джентльменское соглашение о том, что издание этого сочинения будет предпринято только при условии, что Тиссен его одобрит. В соответствии с этой договоренностью Ривс передал Тиссену первые главы, которые тот внимательно просмотрел. Затем из-за превратностей войны «писатель-невидимка» и автор не имели возможности встретиться. И Ривс опубликовал книгу, не ознакомив автора с большинством глав и не получив его одобрения.

Поэтому Тиссен утверждал, что книга неверно излагает его взгляды и оценки. Когда он был интернирован в Нюрнберг, ему удалось получить один экземпляр книги, который он тщательно проштудировал. Его друг Якоб Райхерт, изучив оставленные им заметки на полях, показал, что напротив утверждения об огромных суммах, поступавших от промышленников после речи в Клубе индустрии, стоял знак вопроса.

Ни один из множества публицистов, утверждавших, что речь Гитлера в Клубе индустрии положила начало потоку денежных средств от промышленников Рура, не привел ни единого доказательства. Зато совершенно точно известно, что к концу 1932 года нацистское движение практически осталось без средств. У Гитлера были миллионные долги.

У находившегося в крайнем затруднении Гитлера родилась блестящая идея, не требующая больших денег, но способная придать ему авторитет: он решил сконцентрировать все силы своего агрессивного движения на территории маленькой земли Липе, где на 15 января 1933 года были назначены выборы в ландтаг, парламент земли. Он точно рассчитал, что многие партии не станут тратить силы и средства на территорию с населением всего 165 тысяч, из которых избирательным правом обладали лишь 90 тысяч. Но его активный пропагандистский аппарат сможет использовать полученный таким незатейливым образом успех и во всеуслышание заявить, что национал-социалистическая партия снова набирает силу. Моральный подъем нацистского движения в результате успеха на выборах в Липе компенсировал наличие огромных долгов.
...

Этот человек, казалось, готов был энергично решить проблему безработицы. «Дайте мне четыре года, – заявил он 31 января в своем первом выступлении в качестве канцлера, которое транслировалось по радио на всю страну, – и безработица останется в прошлом». Работа для всех – какое благо для промышленности, находящейся в отчаянном положении!

В этом выступлении Гитлер назвал и другие пункты своей программы. Новое правительство, заявил он, осуществит истинно духовное единство германского народа. Оно будет руководствоваться христианской верой как основой его нравственности, восстановит семью как основу жизни граждан, вернет уважение к традициям. Предлагаемый четырехлетний план уничтожения безработицы касается и промышленности, и сельского хозяйства. А коммунизм будет полностью изгнан из Германии.

По поводу международных отношений Гитлер выразил надежду, что всеобщее разоружение устранит необходимость увеличения вооруженных сил Германии, вместе с тем армия должна стать более сильной, чтобы надежно охранять отечество. Германия должна вернуть себе свободу и снова стать равной среди равных в сообществе наций.

Уже в первом выступлении он использовал один из своих ловких приемов демагогии: подчеркнул миролюбивые устремления своего режима. Это подчеркивание мира, повторяемое Гитлером к месту и не к месту, часто упускается из виду, точнее, недооценивается его влияние на германский народ.

Озвученная по радио программа Гитлера в целом представлялась разумной немецкому политику любого направления. Новый министр внутренних дел Вильгельм Фрик заверил прессу, что ее свобода не будет ограниченна. Это обещание вкупе с отсутствием признаков жесткой антисемитской политики убедило многих, включая немецких промышленников, что, в конце концов, Гитлер не такой уж радикал, как они боялись...

Герман Геринг пригласил в Берлин 20 февраля 1933 года группу из 20 самых известных промышленников. Место встречи – дворец президента рейхстага; когда нацистов в парламенте стало больше, чем социал-демократов, на смену Паулю Лобе пришел Герман Геринг. Хозяином церемонии стал Ялмар Шахт, который был лично знаком со всеми королями индустрии; Адольф Гитлер и Герман Геринг беседовали с гостями. Среди приглашенных были Густав Крупп фон Болен, Альберт Фёглер, Георг фон Шницлер и другие представители «ИГ Фарбениндустри», угольный магнат из Эссена Эрнст Тенгельман, Герман Беренс, представляющий интересы добытчиков бурого угля, по одному представителю от «Дженерал электрик» и «Сименс», а также несколько крупнейших банкиров и высокопоставленных представителей металлургической и текстильной промышленности. Это была первая встреча Круппа фон Болена с Гитлером.

Речь Гитлера должна была успокоить деловых людей. Он обещал, что новый режим будет поддерживать частные предприятия, заверял, что признает частную собственность. Но ни словом не обмолвился о намерении правительства разогнать профсоюзы, вытеснить из бизнеса евреев, провести перевооружение. Я процитирую несколько фраз из его получасовой речи:

«Демократия не в состоянии защищать и поддерживать частное предпринимательство. Это возможно лишь тогда, когда власть и личность формируют в обществе понимание его необходимости и поддержки. Все, что создано в мире позитивного, полезного и значительного для блага общества в экономике и искусстве, появилось исключительно благодаря пониманию ценности личности. И время, когда защита и политическое управление всеми этими достижениями отдаются в руки большинства, безвозвратно прошло…

Когда одна часть общества признает частную собственность, а другая ее отвергает, создается тяжелейшая ситуация. Борьба между ними разъединяет людей и продолжается до тех пор, пока не победит одна из сторон.

Давно замечено, что один человек работает более эффективно, чем другой; из установления этого факта и выросла идея частной собственности, <…> Люди сильно отличаются друг от друга, и, если ими не руководить, они снова возвращаются в первобытное состояние.

Что касается бизнеса и индустрии, у меня есть единственное желание, а именно: чтобы с возрождением нашего отечества они вошли в мирное будущее. Однако мира в отечестве не будет, если не покончить с марксизмом. Какой бы жесткой ни была борьба, это дело нужно довести до конца».

Если принять во внимание, что люди, приглашенные Герингом, были тщательно отобраны в соответствии с их финансовыми возможностями, можно прийти к выводу, что, даже несмотря на выпад против демократии, эти слова звучали для них музыкой. Но Гитлер закончил свои размышления такими заявлениями, которые непременно должны были насторожить их, предвещая в недалеком будущем нечто зловещее, опасное и принципиально иное: то, чего не желал никто из них, за исключением нескольких правых радикалов, то, с чем они до сих пор энергично боролись, нечто ужасное и столь же чуждое частному предпринимательству, как и другим формам свободы, – диктатуру.

Вот что сказал Гитлер ближе к концу своего монолога:

«Сейчас мы готовимся к проведению последних выборов. Каков бы ни был их результат, возврата к прежнему не будет, даже если предстоящие выборы ничего не решат. Так или иначе, если выборы не принесут решения, дело должно будет улажено другим способом. Я предложил предоставить народу еще одну возможность определить свою судьбу… Но если выборы не дадут определенного результата, все равно Германия не рухнет.

Существует только две возможности: либо победить противника конституционными методами (для чего и проводятся эти выборы), либо придется вести борьбу другими средствами, которые могут потребовать больших жертв. Мне хотелось бы этого избежать. Я верю, что германский народ осознает все величие и значение этого часа, который определит наше будущее на следующие десятки, а может, и сотни лет».

Когда это говорил человек, всего 22 дня назад торжественно поклявшийся соблюдать Веймарскую конституцию, слушатели должны были воспринять их как грубейшее нарушение его клятвы. Но снова Гитлер будто околдовал присутствующих. Никто не выразил возмущения. Никто не возразил против его заявления, что он останется у власти, независимо от результатов выборов в рейхстаг. Крупп фон Болен даже приготовил кое-какие критические замечания, чтобы высказать их во время встречи. Но вместо этого он поблагодарил нового главу правительства и выразил одобрение его планам.

Почти за 25 лет моей журналистской работы в Германии мне приходилось посещать многочисленные массовые митинги и сравнительно небольшие собрания, где выступал Адольф Гитлер. Я возвращался домой и частенько говорил, что не могу понять, как это происходит, но невозможно отрицать, что Гитлеру удается произвести на толпу такое впечатление, которое без преувеличения можно назвать гипнотическим. Грубый, часто срывающийся голос, неграмотная речь, несправедливость яростных нападок на оппонентов, отсутствие логики в аргументах, бесконечное повторение избитых фраз – все это забывалось, как только Гитлер расходился по-настоящему.
...

Через семь дней после совещания у Геринга запылал Рейхстаг. ... Наше мнение разделяли жители Германии – было ясно, что нацисты устроили этот поджог, чтобы обвинить в этом коммунистов и разогнать все их организации.

Однако Гитлер пошел еще дальше. На следующий день он заставил Гинденбурга подписать декрет «Во имя защиты народа и государства», который временно прекращал действие гарантий личной свободы, подтвержденных Веймарской конституцией, предоставлял правительству право взять на себя в случае необходимости всю полноту власти в любой области жизни страны и вводил смертную казнь и пожизненную каторгу за заговоры против членов правительства и даже за «серьезное нарушение покоя» – весьма туманная формулировка, которую можно трактовать как угодно. Декрет гласил: «Статьи 114, 115, 117, 118, 123, 124 и 153 имперской конституции впредь до дальнейших распоряжений отменяются. Поэтому ограничения свободы личности, свободы выражения мнений, включая свободу печати, право союзов и собраний, нарушение тайны почтовотелеграфной корреспонденции и телефонных разговоров, производство обысков и конфискаций, а также ограничения права собственности, допускаются независимо от пределов, обычно установленных законом».

Германский народ безропотно принял этот запретительный декрет, отчасти не сразу осознав его значение, отчасти продолжая верить оголтелой пропаганде нового министра народного просвещения и пропаганды доктора Йозефа Геббельса, отчасти лелея надежду на скорое наступление лучшей жизни, отчасти посчитав его всего лишь предвыборными мероприятиями, которые после 6 марта будут отменены, а нормальные условия восстановлены.

...

Тающие надежды промышленников и других представителей делового мира, начавших осознавать, что они были грубо обмануты гитлеровцами, несколько оживились в связи с итогами выборов 6 марта. Несмотря на самую дорогостоящую, агрессивную и энергичную предвыборную кампанию, которые когда-либо проводились политическими партиями в Германии, когда средства массовой информации контролировались преимущественно нацистами, Гитлер и его кандидаты получили всего 43,9 % голосов, или 288 депутатских мандатов из 647 мест в рейхстаге. Однако из-за политической недальновидности Альфреда Гугенберга Гитлер сумел добавить к своим мандатам 52 мандата Немецкой национальной народной партии, благодаря чему получил в парламенте голосующее большинство.

Чего не понял Гугенберг, но быстро сообразил хитрый политик Гитлер, – что если коммунистическая партия будет объявлена вне закона и ее 81 мандат будет аннулирован, то нацисты получат в рейхстаге парламентское большинство и без депутатов от национальной партии. Депутаты коммунистов в количестве 81 человека были немедленно изгнаны из рейхстага.

Обладая парламентским большинством, Гитлер мог спокойно проводить любые свои законы. Но он хотел как можно быстрее присвоить себе всю полноту власти и издал закон «Об устранении бедственного положения народа и государства» (известный под кратким названием Закон о чрезвычайных полномочиях), фактически отменявший Веймарскую конституцию и вводивший диктаторское правление без юридического акта аннуляции основного закона страны».