Гюнтер Грасс: глава "1910" и "толстая Берта"
/Сначала предпосылки. 19 век. Из учебника:
"Значительным препятствием для процесса индустриализации в Германии была политическая раздробленность этой страны. Ситуация значительно улучшилась после объединения немецких земель в 1871 г. Крупнейшим промышленным районом Германии становится Рурская область, где находились значительные месторождения угля высокого качества. Впоследствии здесь была основана компания Круппа, являвшаяся ведущим производителем стали в Германии. Другой промышленный центр страны располагался в долине реки Вуппер. В начале века он получил известность за счет производства хлопчатобумажных тканей, добычи угля и железной руды. Именно в этом районе Германии для производства чугуна вместо древесного угля впервые стал использоваться кокс.
Это про регион, окружающий Дюссельдорф. И в нём - город Эссен, который ещё называют "городом Круппов". У Круппов была Берта (1886 - 1957, внучка Альфреда Круппа, «пушечного короля», который в своё время вывел фирму в лидеры).
А была ещё у Круппов "Большая Берта" - названа по имени Берты Крупп - самая большая осадная пушка времен Первой мировой войны, построенная в Германии; спроектирована в 1904 году, построена в 1914 году на одном из заводов Круппа в Эссене.
Калибр орудия 420 мм, вес снаряда 820 кг, максимальная дальность обстрела 15 км. Всего было выпущено 30 подобных орудий. Так вот эту выпускавшуюся в годы Первой мировой войны 420-мм гаубицу крупповцы называли Большой Бертой, или Толстой Бертой (Dicke Bertha).
А теперь как этот фрагмент истории Германии отражён в главе "1910" - Мое столетие (переводчик Софья Львовна Фридлянд) Гюнтера Грасса: - рассказ одной "толстой Берты" и, может быть, ещё одна версия названия той гаубицы:
"Ну, теперь я вам расскажу, почему здешние парни из-за того, что звать меня Бертой и вообще я из себя довольно полная, привесили мне эту кличку. Жили мы тогда в заводском поселке. Квартира была от завода и очень близко. Зато весь дым тоже нам доставался. Но когда я начинала браниться, потому как белье снова, пока сохло, все стало серое, а мальчишки кашляют без передыху, отец повторял: «Да будет тебе, Берта. Кто работает у Круппа на сдельной, тому надо поспевать на работу вовремя, как штык». Ну мы и жили тут, до последнего времени, хоть и тесновато было, потому как заднюю комнату, которая выходила на крольчатник, пришлось уступить двум холостякам, их еще называют нахлебники, а для швейной машинки, которую я на свои кровные купила, места и вовсе не осталось. А мой мужик, он знай себе говорит: «Да брось ты, Берта, главное дело, крыша не течет».
Сам он работал в литейном цеху. Отливали они там пушки. Со всеми причиндалами. До войны оставалось года два от силы. Так что работы у них хватало. И отлили они такую хреновину, которой прям все гордились, потому как такой громадины еще свет не видел. А в нашем-то поселке многие работали на литье, и оба наших нахлебника тоже, стало быть и разговор об этом шел все время, хотя это считалась вроде как тайна. И они все никак не могли довести эту пушку до ума. Она должна была получиться вроде мортиры. Это такие короткие. Калибр считался точно сорок два сантиметра. Но отливка все не удавалась и удавалась. И вообще дело тянулось и тянулось — конца и краю не видать. Но отец знай себе говорил: «Если ты спросишь у меня, я тебе так скажу: это мы еще успеем, пока всерьез дойдет до дела. Ну, ты ж Круппа знаешь, захочет, так продаст ее русскому царю».
А потом и впрямь дошло до дела, через несколько лет, но они и не подумали ее продавать, а издаля стрельнули из этой пушки прямо по Парижу. И называли ее повсюду «Толстая Берта». Даже там, где про меня и слыхом не слыхали. Это просто литейщики из нашего поселка назвали ее так в честь меня, потому как в поселке-то я была сама толстая. Мне это вовсе и не понравилось, что обо мне разговоры пошли, но мой мужик и говорит: «Это ж они не со зла». А я эти пушки на дух не переносила, хоть мы с них и жили у Круппа-то. И если вы меня спросите, скажу прямо: жили не сказать чтоб плохо. У нас по поселку даже куры бегали, и гуси тоже. А в закуте почти у каждого стояла свинья. А по весне даже и кролики…
Только в войне с нее большого проку не было, с ихней толстой Берты. Французы-то поди со смеху помирали, когда она опять стрельнула мимо. А мой мужик, которого Людендорф под конец загреб в ландштурм, из-за чего он и стал у меня калекой, и стало быть нам нельзя было оставаться в поселке, а можно только снимать беседку на мое сбереженное, он мне всякий раз говорит: «Да будет тебе, Берта, по мне можешь и больше истратить, главное, чтобы ты у нас здоровенькая была»".
