;) Боголюбовское мнение о Дюссельдорфе

Продолжая лекторий тему "Русские в Дюссельдорфе", хочу привести описание культурной жизни этого города в 19 веке,

когда его хорошо узнал и изучил художник Боголюбов.

Вот что рассказано в воспоминаниях Боголюбова ”Записки моряка-художника“:

1859 год.  "Приехав в Дюссельдорф после Парижа, где я пробыл два года с половиной учеником доброго и гениального моего учителя Эжена Изабе, я поступил опять в ученики профессора Ахенбаха...

Лучший ресторан в городе был Austen-Salon-von Turnagel{Восточный салон Тюрнагеля (нем.).}. Тут же рядом была колониальная лавка, на ставнях которой виднелась надпись "Sud frutten"{"Южные фрукты" (нем.).} разве потому, что там, и то в позднюю пору, появлялись апельсины, финики, сухой миндаль и изюм. ...У него-то собиралась вся представительная юнкерская молодежь, смотревшая на всё прочее с присущею ей заносчивостью. Но мне плевать было на этих господ, почему, осмотрясь немного, я и начал заводить в ресторане свои порядки, ... к тому же я пил здорово и тем был очень приятен Тюрнагелю.

В Малькостене первое время мне было очень трудно по случаю языка. Его я всегда плохо знал, да и призабыл совершенно, служа во флоте. Надо было подучиться. Память была хорошая, и через месяца два, благодаря дерзости, я стал даже произносить речи, возбуждающие общий смех, ибо где слов не хватало, там я ставил французские или итальянские, дополняя мимикой всякую нехватку.

Игра была в клубе скромная, коммерческая, и в статутах никогда не предвиделся "газарт", на основании чего я предложил "лёгкий банчок, или кронштадтский штос", конечно, грошовые. Иногда везло, а иногда я проигрывал талеров 10. На выигрышные деньги я тотчас же покупал вина в буфете и поил проигравшихся, что всех утешало, ибо деньги считались не проигранными, а пропитыми. Но как-то пришлось выкатить бочку пива и пропить на вине талеров 25 разом, отчего общество пришло в дикую весёлость, начались разные либеральные спичи, ломались комедии, даже цинические.

Я не игрок по натуре, но люблю игру - она как-то меня пробирает и обновляет. Несмотря на любовь к веселью, я работал всю жизнь, как никто из русских, да и с немцами поспорю, но от времени до времени мне необходима передряга. Вот почему, потрудясь месяца три-четыре, я брал с собою франков 400 или 500 в карман, нисколько не нарушающих моё хозяйство, и вдруг исчезал в Гамбург, Висбаден, Эмс или Садек, в сторону рулетки, французского ресторана и всяких грешниц. Для обеспечения я брал на пароходе билет туда и обратно, ибо иногда проигрывался дотла, раза два случалось возвращаться пешком из Висбадена до Костела, что стоит напротив Майнца, где приходилось страдать голодом до самого Дюссельдорфа. Но были дни, когда счастье везло, и тут всё было нипочем. Я платил сейчас же вперёд за номер в отеле, покупал разные портсигары, галстуки, подтяжки, сапоги, так что, ежели продувался в конце, то, по крайней мере, что-либо увозил в себе и на себе.

Раз мне очень повезло, и я почему-то сделался благоразумным. Выиграв девять тысяч франков, я тотчас же удрал в Париж, где экипировался как бульварный щеголь, кутил и пьянствовал с товарищами по школе Изабе и некоторыми русскими и через три недели уехал обратно в Дюссельдорф. Появление моё в Малькостене было почти триумфальное. Начались расспросы, где пропадал, что делал и прочее. "Играл и выиграл, был в Париже, пьянствовал и кутил, а потому и с вами выпью!" Ну и выпили здорово. А на другой день я уже сидел за работой, и только по вечерам недели две все меня расспрашивали, как это я так легко безобразничаю. "Да это в моей натуре, - говорю я, - я скрывать ничего не умею, какой есть, такого и любите". Это откровение, впрочем, повредило мне в обществе, и я прослыл за кутилу и развратника.

...

Должен я коснуться и музыки здешней. Верю, что она классическая, и не спорю, ибо ни черта в ней не понимаю. Но всё-таки Дюссельдорф научил меня понимать хорошую её сторону, а главное - её исполнение. В моё время жил здесь Шуман и его супруга Клара. У них были интимные четверги, и тут-то я с благоговением высиживал по два и по три часа, слушая, как эти чудные люди добросовестно её исполняли. Пошиб их собственный, но присущ стране, где родилась музыка Бетховена или другого такого композитора. После, когда я бывал в Парижской консерватории и слышал "Героику", то тайный голос мне прямо говорил: "Нет, это не то, всё чисто, без задержки сыграно, но души и колориту нет. Да и не будет, а у Шумана он был". Этому положению я был обязан Андрею Ахенбаху. Он меня ввёл к Шуману, и я, ежели не выучился здесь ничему, но перестал всё-таки слушать музыку, как зверь, которого она тоже останавливает. Но хоть и с небольшим сознанием, а были минуты, что я был в упоении. Но после редко их находил. Разве ехавши на пароходе в Синоп, вдруг услышал даму, поющую нашего "Соловья" Ф. Глинки!(39) Не всякому всё дано! Один только добрейший В.В. Стасов и художество съел, и музыку выпил, но я его не понимаю ни в том, ни в другом.

В Аахене, Кёльне и Дюссельдорфе бывали ежегодно трёхгодичные по очереди концерты, громадные по задаче. К ним готовились целых три недели - хоры, оратории. Музыка всех поглощает в себе. Есть любители, которые с утра до вечера сидят там и не устают. Взял и я билет для себя в третьем ряду залы. Пела Дженни Линд, хотя уже и с порванным голосом. Пела Карлота Патти, играл Иоахим на скрипке. Не будучи вынослив по слушанию музыки по три часа сряду, на второй день я не пошёл на концерт, и так как додумался поздно, то отдал свой билет горничной дома, где жил. Надо было видеть её радость. Она сейчас вырядилась и села ранее всех на своё место. Но после первого антракта её почтительно вывели. А почему? Дамы высшего полёта, увидев служанку в своих рядах, не потерпели, сказали мужьям, а те распорядителям, и ужасное безобразие было совершено в угоду чинопочитанию. И эта нация считает себя передовою в своих обычаях. А меня опять выругали, говоря, что я нарочно унижаю граждан Дюссельдорфа подобными демонстрациями. Но молодые люди, меня близко знавшие, даже благодарили за этот скандал, который вышел как-то сам собою.

...

1870 год. "Знакомый город, где я провёл много скучных и разгульных дней. Знакомить Великого Князя с его художеством было очень легко. Начали с Андрея и Освальда Ахенбахов и дошли до Дюккера и Хебгардта. Оба эти художника считались русскими, но они давно сделались профессорами Германии, а потому я их уже перестал считать нашими. Но, несмотря на это, Великий Князь был с ними очень приветлив, как президент нашей Академии, так что оба беглеца чуть не плакали от радости. О Дюссельдорфе я писал уже прежде, а потому молчу и закончу эту поездку тем, что до нас дошла весть о войне Пруссии с Францией, почему Его Высочество и заблагорассудил вернуться в Россию. Прощаясь со мною, когда я ему объявил, что еду в Париж, он мне сказал: "Ну, Алексей Петрович, вам как маринисту-художнику надо идти на французские корабли, смотреть, как они будут бить немцев". Но не сбылось его желание, французский флот и носа не показал в водах неметчины и так же погиб нравственно, как и армия, преданная и опозоренная своим императором".

---------

**Можно предположить, что Боголюбов впервые был у Шумана в 1854 г., а посещал постоянно вечера Клары Шуман в 1859 - 1860 гг., уже после кончины композитора в 1856 г.