Записывая данные для путеводителя, обращаю внимание...

...на основы интересов туристов (что же им, в теории и в основном, интересно):

• Уникальность природно-климатических и географических условий (Рейн?);
• Производство уникальной продукции по традиционной технологии (кухня?);
• История и знаменитые исторические фигуры;
• Культурные достопримечательности (музеи, театры и проч.);
• События и мероприятия (спортивные мероприятия, фестивали, праздники, выставки, конференции и прочие - карнавал!);
• Здания, монументы и скульптуры...

Понятные и заметные в работе "пункты программы". И ещё интересные мысли из научной работы о туристах, Германии и имидже её многочисленных "главных городов" (приведу далее выборочно).

Современные туристы ― это коллекционеры мест. Согласно исследованиям, 80% туристического рынка составляют люди, которые отправляются в путешествие не в первый раз. Таких людей уже не вполне удовлетворяет стандартный туристский ассортимент ― морские пляжи, краеведческие музеи и картинные галереи. Они всё чаще стремятся к комплексным впечатлениям, охотно совмещая отдых с познанием нового, поправку здоровья с эксклюзивной экскурсией, участие в деловой конференции со спортивной активностью и осмотром достопримечательностей.

...Знакомый город открывается с необычной стороны: ... попробовать, примерить, купить.

...Туризм, развитый на достаточно высоком уровне, позволяет посетителям страны составить свое положительное мнение, создать свой собственный образ той или иной территории.

...Германия представляет собой целостное государство относительно недавно; до этого, на протяжении веков, страну составляли разрозненные княжества, графства и монархии. Благодаря этому в Германии есть несколько главных городов, каждый из которых обладает своим собственным уникальным характером, сформированным его историей и окружающей местностью. В каждом городе Вы не только попадёте в совершенно отличный от других мир с особенным архитектурным стилем и художественными богатствами, но также ощутите свойственный только этому городу стиль жизни.

...Туризм в Германии обеспечивает 8 процентов внутреннего валового продукта страны. Непосредственно в туристической сфере почти 3 миллиона рабочих мест. Наряду с торговлей это - самый крупный сектор в сфере услуг...

Германия становится все более популярным туристским направлением. Ежегодно Германию посещают около 18 млн. туристов, каждый из которых проводит в гостинице не менее двух ночей. Наиболее активно отдыхают в Германии голландцы, американцы и англичане. Самыми популярные среди зарубежных туристов немецкие города - Берлин, Мюнхен, Гамбург и Баден-Баден. Отрасль туризма занимает второе место после автомобилестроения.

...В Германии упор делается на постиндустриальный мотив, например заброшенные угольные и соляные шахты в Руре, судостроительные заводы времен Второй мировой войны. Хотя, конечно, открыты и многие действующие предприятия, из которых лидер по посещаемости ― завод BMW в баварском Вольфсбурге (260 тыс. туристов в год).

Благодаря своему положительному имиджу, из городов Германии наиболее привлекательными для туристов являются:

• Берлин: возрождённая столица;
• Франкфурт-на-Майне: немецкий "Майнхэттен";
• Мюнхен: баварские традиции и современность «Мюнхен расположен между искусством и пивом подобно деревне между холмов», - сказано 150 лет назад Генрихом Гейне.

И вот что говорится об имидже Дюссельдорфа: "Оживлённый современный город на Рейне - элегантный, хлебосольный и космополитичный, характерными чертами которого стали мода, культура и стиль жизни. Элегантная сторона Дюссельдорфа ярко выражена на торговой улице Кёнигсалее. Самая знаменитая достопримечательность города - футуристические архитектурные шедевры Фрэнка О. Гери на набережной Медиенхафен. В старой части города насчитывается более 260 баров и ресторанов, где протекает радостная жизнь населения Рейнланда. Благодаря множеству музеев, театров, концертных залов и галерей Дюссельдорф получил репутацию международного центра искусства и культуры".

А вот что о Кёльне – "город, в облике которого отражена 2000-летняя история культуры и сплетение древнеримского, средневекового и современного влияния. Знаменитый символ города – Кёльнский собор – является местом встречи людей со всего Света. Название города свидетельствует о его древнеримском прошлом, когда он назывался Колония. Архитектурное наследие эпохи Римской империи и Средневековья, так же как Кёльнский собор стали живыми декорациями на культурной сцене города. Кроме всего прочего Кёльн является столицей карнавалов и радостной жизни на Рейне, а также особенно привлекательным ярмарочным центром. Открытый, дружелюбный и простой..."

Почерпнуто из курсовой работы "Формирование имиджа городов ФРГ" /Новосибирск, 2012

Как поэт делает композитора поэтом.

Генрих Гейне в «Мемуарах господина Шнабелевопского» вкратце описал представление драмы, которую видел в Лондоне в 1827 году* и «канонизировал» детали, ставшие легендарными: Летучий Голландец не может достичь гавани, поскольку поклялся «всеми чертями», что объедет какую-то скалу; экипаж призрачного корабля передает на берег пакет писем, адресованных уже умершим людям; встречное судно ожидает беда, если на борту нет Библии или к фок- мачте не прибита подкова; один раз в семь лет моряк может попытать счастья и сойти на берег. Но главное, Гейне намечает мотив возможного спасения Голландца, обретения им покоя, благодаря верности женщины.

Вагнер позакомился со сборниками рассказов («Салонами») Гейне еще в 1838 г. в Риге. В путешествии из Риги морем, когда Вагнер попал в шторм и чуть не погиб, легенда о Летучем Голландце была вновь услышана из уст моряков, отчаянно сражавшихся с разбушевавшейся стихией. В «Моей жизни» Вагнер вспоминает: «Невыразимое чувство овладело мной, когда эхо вернуло клич команды от ужасающих гранитных стен, под которыми бросали якорь и поднимали парус. Короткий ритм этого крика запомнился мне как сильное утешающее предвестие и оформился скоро в тему песни моряков моего «Летучего Голландца», идея которого уже вынашивалась мной и несомненно только от таких впечатлений получала новые музыкально-поэтические краски». Занятый в Париже поисками работы, Вагнер постоянно вспоминал и «Летучего Голландца», пока, наконец, познакомившись с Гейне, не спросил его разрешения использовать сюжет об этом «Агасфере океана» и найденную немецким поэтом версию избавления скитальца от проклятья.

*Гейне рассказывает старинную легенду в ироническом ключе, смещая акценты с проблем религиозно-мистических на проблемы этические. Дьявол, иронизирует Гейне, потому и разрешает Голландцу раз в семь лет сходить на берег, что уверен в невозможности спасения от заклятья, поскольку не земле не найдется ни одной женщины, верной своему избраннику. Ироническая интерпретация истории о Голландце чувствуется уже в начале повествования, которое Гейне начинает со слова Fabel — басня, сказка (но не легенда, как в русском переводе), что, несомненно, призвано настроить читателя на определенный лад. Романтическую легенду Гейне передает как досужую басню, в которой обычная концовка, дидактически морализованная, заменяется своей противоположностью.

Совершенно в другой тональности легенда о Летучем Голландце истолкована Вагнером, увидевшим в сказании черты мифа, константа которого — нескончаемые скитания человека и желание покоя. Сказание о моряке-скитальце воспринимается Вагнером обостренно, наверное, потому, что и сам художник ощущает себя скитальцем на этой земле: он постоянно переезжает с места на место в поисках лучшей доли и работает, работает, работает. Нет рядом и той женщины, которая бы его понимала и была беззаветно предана ему. ... Драматизируя историю Голландца, Вагнер ориентируется не только на легенду, но и на пьесу, о постановке которой говорит Гейне в «Мемуарах господина Шнабелевопского».

Есть еще одно важное различие в подходах Вагнера и Гейне к толкованию легенды о Летучем Голландце. Гейне рассказывает эту историю, а Вагнер показывает, — и потому подробно описывает место действия, отдавая дань местному колориту: скалистый норвежский берег моря, темная ночь, жестокий шторм. Вагнер наследует идеи романтизма, будучи необычайно восприимчивым к природе, которая понимается как единое целое, безусловно наделенное душой.

Море представлено как одушевленное существо, олицетворяющее и человеческие страсти, и стихию природы. Море то волнуется, бушует, неистовствует, то успокаивается, становится чуть ли не ласковым, причем все эти изменения находятся в зависимости от внутреннего состояния героев. Корабль Голландца появляется под кроваво-красными парусами (деталь, присутствующая и у Гейне, но не обыгранная им). У Вагнера красные паруса, контрастируя с черными мачтами, представляются более зловещими, зримым воплощением дьявольского заклятья и одновременно страданий неприкаянного грешника...

«Летучий Голландец» — первое произведение Вагнера, которое строится пока еще интуитивно на принципах нового жанра, впоследствии обоснованного художником теоретически, — на принципах музыкальной драмы. «Первые три вещи («Летучий Голландец», «Тангейзер» и «Лоэнгрин») я написал и сочинил к ним музыку еще до работы над теоретическими трактатами... сильно ошибаются, когда утверждают, будто я написал эти три произведения, намеренно подчинив их сформулированным мною абстрактным правилам».

Вагнер видит и развивает в сюжете о Голландце иллюстрацию романтической оппозиции жизнь — смерть, в которой жизнь есть страдание, а смерть — желанное избавление от страдания, но принести это избавление способна лишь великая любовь.

У Вагнера в «Летучем Голландце» понятие смерти обретает для героев различные смысловые значения. Желание смерти — лейтмотив сознания Скитальца становится то своеобразным бунтом против бессмысленности существования, то стремлением преодолеть роковую предопределенность, то надеждой на вечное успокоение души.

В истолковании Вагнером антиномии жизнь — смерть проявилось и мифологическое понимание жизни как субстанции, ограниченной временными точками рождения и смерти. Но понятие смерти в «Летучем Голландце» трактуется не как окончательное уничтожение жизни, а как переход в иную форму существования. Смерть становится основой новой жизни, но в другом измерении, в круговороте бытия, не имеющем начала и конца, т. е. в вечности. В таком контексте жизнь и смерть находятся не в оппозиции, а в своеобразном сотрудничестве: жизнь порождает смерть, а смерть ведет к возрождению жизни.

В «Обращении к моим друзьям» Вагнер, подводя своеобразные итоги своей деятельности, отмечал, что, начиная с «Летучего Голландца», он становится поэтом, который художественно обрабатывал сырой материал народной саги и заранее осознавал возможности музыкального воплощения своих стихов.

Источник: http://19v-euro-lit.niv.ru/19v-euro-lit/articles-ger/lozovich-istoki-mifopoeticheskoj-dramaturgii.htm

Макс о Гарри из Дюссельдорфе - из "Воспоминаний о Гейне". И о Максе в России.

Максимилиан Гейне, младший брат поэта Генриха Гейне о 1813/1814из "Воспоминаний о Гейне" (*1866):

"Наша мать, которая вообще была сторонницей довольно строгого воспитания, приучила нас с раннего детства к тому, чтобы мы, будучи у кого-либо в гостях, не съедали дочиста всё, что лежало у нас на тарелках. То, что должно было остаться, мать называла «прили­чием». Она никогда не позволяла нам также, когда нас сажали пить кофе, класть в чашку слишком много сахару; в сахарнице непременно должен был оставаться хотя бы один большой кусок. Как-то в прекрасный летний день мы, мать и все дети, пили кофе за городом. Когда мы выходили из сада, я приметил, что в сахарнице остался большой кусок сахару. Мне было тогда семь лет, я думал, что меня никто не видит, и, улучив минуту, быстро выта­щил сахар из сахарницы. Но мой брат Генрих заметил это, испуганно подбежал к матери и торопливо сказал: «Мама, подумай только, Макс съел приличие!» ...

Когда Генрих Гейне учился в дюссельдорфской гимназии, в конце учебного года его включили в группу учеников, которые должны были декламировать стихи на публичной школьной церемонии. В то время юный гимназист был влюблен в дочь президента верховного апелляционного суда фон А. удивительно красивую стройную девушку с длин­ ными белокурыми локонами. Я уверен, что многие из его первых стихов были посвящены этому прелестному, почти идеальному созданию. Зал, в котором должна была состояться торжественная церемония, был битком набит. В первом ряду, в парадных креслах, сидели школьные инспекторы. Позолоченное кресло в середи­не ряда было не занято. Президент верховного апелляционного суда приехал со своей дочерью очень поздно, и не оставалось ничего другого, как посадить прелестную барышню на свобод­ное позолоченное кресло между почтенными школьны­ми инспекторами. Гейне как раз декламировал балладу Шиллера «Кубок» и с большим подъемом произнес строку:

И дочери царь приказал... —

и тут злая судьба заставила его взглянуть именно на то позолоченное кресло, где сидела обожаемая им краса­вица. Гейне запнулся. Трижды повторял он «И дочери царь приказал...» — но дальше не мог вымолвить ни слова. Напрасно классный наставник пытался ему подсказывать, Гейне ничего не слышал. Широко раскрытыми глазами он смотрел на девушку в позолочен­ном кресле как на внезапно возникшее неземное виде­ние и затем упал без чувств. Никто и предположить не мог, что было этому причиной. «Наверное, в зале было слишком жарко», — сказал инспектор моим подоспев­шим родителям и велел открыть все окна. Спустя много лет брат рассказал мне, что послужи­ло причиной этого происшествия, при этом он часто прерывал себя восклицанием: «Каким же я был тогда непосредственным и наивным!»

1819/1820

Когда Гейне изучал право в Боннском университете, он приезжал во время каникул в Дюссельдорф. Он был очень мил, кроток и мягкосердечен, но в гневе крайне резок, а иногда, против своего обыкновения, даже склонен к насильственным действиям. Я ещё помню, как однажды он вышел из себя, возмущённый бесстыд­ным вымогательством носильщика с тележкой, который должен был доставить его чемодан с почты в родитель­ский дом; другой на его месте дал бы грубияну пощёчину. Генрих же, бледный от гнева, взял себя в руки, спокойно отсчитал деньги, которые запросил с него носильщик, и изо всей мочи дёрнул мужлана за его длинные чёрные бакенбарды, любезно сказав ему: «Друг мой, я думал, что у вас накладные бакенбарды». «Так я, — рассказывал он позднее, — дал волю своей страшной злости, не дав этому субъекту повода пожа­ловаться на меня».

С ранней юности я любил пьесы немецких драматур­гов; для развития этой склонности много значило, очевидно, то, что меня, ещё почти ребенка, очень часто брали с собой в театр. Это было время, когда театраль­ные сцены были заполнены пьесами из рыцарских времён. Моим любимым чтением были «Иоганна фон Монфокон», «Крестоносцы», «Солнечная дева» и т. д. Было мне тогда тринадцать лет. Это увлечение очень не нравилось моему брату Генриху. «Макс, — сказал он однажды, — такие книги портят вкус, я подарю тебе другую книгу, чтобы ты читал её в свободное время. Это тоже пьеса». С этими словами он взял со своего стола маленькую книжечку в черном картонном переплёте и сказал: «Это мой подарок тебе». Я раскрыл книгу и впервые прочёл заглавие: «Фауст» Гёте. Первая часть трагедии». Я полистал первые страницы чудесного пролога, а затем, по мальчишеской привычке, раскрыл томик на последней странице, где прочел слова: «Генрих! Ген­рих! — «За мной скорее!» — «Спасена!», которые пока­зались мне столь загадочными. Я поглядел на брата, совсем оцепенев, словно человек, который хочет ска­зать: «Такую комедию я не пойму». Тогда он взял книгу, быстро схватил перо и написал на внутренней стороне переплёта следующие строки:

«Труден «Фауст», я не скрою. Ты не раз его прочтёшь, Но когда его поймёшь, Чёрт придет уж за тобою».

С тех пор прошло много десятилетий, и когда я был в Париже за несколько лет до кончины поэта, мы случайно заговорили о второй части «Фауста» Гёте. «Генрих, — сказал я, — я не забыл, что ты мне однажды написал на переплете первой части «Фауста», — и прочел ему это четверостишие. «А что ты мне сейчас на это ответишь, Макс?» Я взял лист бумаги и написал карандашом следу­ющее:

Брат, я понял эту книгу. Было все, как ты сказал, Но зачем великий Гёте Часть вторую написал?

Брат улыбнулся, пожал мне руку и сказал: «Этот стишок издайте среди моего наследия».

А теперь пару строк про Максимилиана Гейне, не ставшего поэтом, но написавшего книги. Гейне, Максимилиан — врач, младший брат поэта Генриха Гейне, родился в Дюссельдорфе в 1805 году и умер в Берлине (1879).

Судьба его связана с Россией! После окончания Мюнхенского университета в 1829 он служил долгое время военным хирургом в русской армии и принимал участие в знаменитом переходе через Балканы отряда генерала Дибича (1830), в польском походе и в подавлении польского восстания (1831). По окончании военных действий поселился в Петербурге, где занял место старшего хирурга при военном госпитале, вышел в отставку в чине статского ("надворного") советника.

В конце 1833 года врачи Н.Ф.Арендт, К.И.Фридебург и сенатор А.И. Апраксин составили проект учреждения больницы для малолетних детей из неимущих слоев, подверженных инфекционным и детским болезням. Первая в России педиатрическая больница получила название «Императорская Николаевская детская больница» (по инициативе лейб-медика под патронатом императора Николая I) была открыта в доме Оливье недалеко от Аларчина моста, во дворе была устроена часовня для панихид. Эта детская больница обладала вместимостью 60 коек и стала первой в России и второй в Европе (после парижской). Доктор Максимилиан Гейне также служил в этой больнице.

Он был близким другом Арендта (принявшего в детской больнице должность консультанта, а его помощником стал доктор Максимилиан Гейне), после смерти друга женившийся на его вдове.

Пирогов очень похвально оценивал деятельность Максимилиана Гейне. А ещё он писательствовал.

Макс Гейне вместе с Тильманом и Кнебелем основали первый русский медицинский журнал на немецком языке «Medizinische Zeitung Russlands», издававшийся 15 лет (1844—1859). Ему принадлежит несколько санитарно-топографических исследований ο Петербурге («Medico-topographische Skizzen v. St.-Petersburg» - 1844).

Максимилиан Гейне опубликовал ряд исследований, и в частности описания одесской чумы, как один из участников борьбы с ней.

В 1846 году напечатал ценное медико-историческое исследование «Beiträge zur Geschichte der orientalischen Pest». В 1848 г. написал также очень ценное исследование об истории медицины в России «Zur Geschichte der Medizin in Russland», а в 1853 г., после своего путешествия, наброски под названием «Reisebriefe eines Arztes» (Дорожные письма одного врача).

Кроме медицинских работ, большинство которых представляет, помимо специального, большой культурно-исторический интерес, он "не был чужд и изящной литературе". Живя в России, он написал несколько беллетристических произведений. Изображённые им русские нравы и картины быта в таких книгах, как «Петербургские письма», «Чудо Ладожского озера», «Картинки из Турции», «Стихи», по словам их читавших, "оставляют очень приятное впечатление": "Его беллетристика очень живая". Непременно хочу отыскать эти книги и почитать.

В 1886 году (уже вернувшись в Германию) он издал цитируемое «Воспоминание о Генрихе Гейне и его семье»…

Гейне на Рейне, 1820-е годы, молодость. О внешности.

Студент, каникулы. 1820 год.С особой любовью Генрих Гейне изучал сочинения Байрона*. Летом 1820 года он часто нанимал лодку до Годесберга, "деревни, расположенной в часе гребли от Бонна вверх по течению"; там он имел обыкновение отдыхать, лёжа в лодке и держа перед собой томик Байрона. С середины августа "до половины октября 1820 года он жил в расположенной напротив Бонна деревне Бойель", где он снял комнату на время каникул, и там в уединении он начал работу над своей извест­ной трагедией «Альманзор»...

Потом он отправится в Берлин.

Интересно, что его однокурсники в то время чувствовали себя в «общине верующих в Гейне», которая возвела в культ «учение о едином человечестве, не знающем никаких националь­ностей». ...Интернационал Гейне?..

*Элиза фон Гогенхаузен, которая в то время в Берлине занималась переводами прославленного бри­танца, лорда Байрона, первая провозгласила в 1821 году Гейне (познакомившись с ним лично) преемником Байрона в Германии, что вызвало немало возраже­ний; "однако это её признание обеспечило ей вечную благодарность со стороны Гейне".

О его внешности так вот (отчасти по-разному) рассказали его современники Карл Везерманн, Германн Шифф и Георг Книлле:

"...в начале 1822 года в Берлине, внешность его — а ему было лет двадцать пять—двадцать шесть — производила приятное впечат­ление; хотя ростом он был ...несколько ниже среднего роста, он был тем не менее строен и весьма пропорционально сложен; черты его лица были правильными и почти не выдавали его еврейского происхождения; у него был несколько бледный цвет лица, бороду он брил, одет был в полном соответствии с модой: носил чёрный фрак, чёрные панталоны, сапоги с острыми носками, чёрный жилет, высокий белый галстук, который слегка прикрывал подбородок, и высокую войлочную шляпу с широкими полями (так называемый «боливар»). Он столовался ... в «Кафе Нацио­наль» на улице Унтер-ден-Линден и вообще жил по-барски". *** "Внешность Гейне не была импозантной. Он был бледен и хил, его взгляд был тусклым. Из-за близору­кости часто щурился. Из-за выпиравших скул на его лице образовались те мелкие морщинки, которые могли выдать его польско-еврейское происхождение. В ос­тальном он не был похож на еврея. Цвет его гладко причёсанных волос был неопределённым, зато он лю­бил показывать свои изящные белые руки. В его характере и поведении была благородная сдержанность, некое личное инкогнито, с помощью которого он скрывал свое истинное достоинство от других. Он редко бывал оживлённым. Я никогда не видел, чтобы он, будучи в дамском обществе, говорил комплименты женщине или молодой девушке. Он говорил тихим голосом, монотонно и медленно, словно подчеркивая каждый слог. Время от времени, когда он вставлял острое словцо или умное замечание, на его губах возникала какая-то четырехугольная улыбка, совершен­но не поддающаяся описанию". *** "Гейне едва достигал среднего роста и был тщеду­шен. У него был очень приятный голос, лукавые глаза средней величины, светившиеся умом и живостью; увлечённый разговором, он имел обыкновение их при­крывать; у него был красивый, резко очерченный нос с легкой горбинкой, ничем не примечательный лоб, свет­ло-русые волосы и рот, который постоянно подергивал­ся и очень выделялся на его продолговатом, худом и болезненно бледном лице. Его алебастрово-белые руки отличались изящнейшей формой и некой одухотворен­ностью. Особенно красиво они выглядели, когда друзья, собравшись в своем кругу, просили Гейне продекламировать его великолепную песню о Рейне: «Как из тучи светит месяц...» и т. д. Тогда он обычно вставал и далеко простирал свою красивую белую руку".

А теперь смотрите, как иначе запомнил его восторженный ученик по имени Левин Браунхардт:

"На­сколько я сейчас еще могу вспомнить, Гейне находился в то время в расцвете своей молодости. Он был скорее высок, чем коренаст, его прекрасное, еще юношеское лицо излучало здоровье. У него были красивой формы голова и белокурые волосы. Ничто в его внешности не указывало на его восточное происхождение. Одевался он всегда модно и элегантно. Одним словом: «Не was а real gentleman, comme il faut» с головы до пят".

"Гейне вёл с нами занятия по французскому, немецкому языку и истории Германии. Он был великолепным лектором. С большим воодушевлением, более того, с неподражаемым поэти­ческим вдохновением он описывал победы Германа, или Арминия Германца, и поражение римского войска в Тевтобургском лесу. Герман, или Арминий, был для него примером великого героя и патриота, который рисковал жизнью, всем, что имел, чтобы завоевать свободу для своего народа и сбросить римское иго. Когда Гейне, напрягая голос, восклицал, как некогда Август: «Вар! Вар! Отдай мне мои легионы!» — его сердце ликовало, его прекрасные глаза блестели и его выразительное мужественное лицо сияло радостью и блаженством.

Мы, его слушатели, были в высшей степени изумлены и даже потрясены; еще никогда прежде мы не слыша­ли, чтобы он говорил с таким воодушевлением. Мы были готовы целовать ему руки, и наше почтение к нему сильно возросло и осталось у нас на всю жизнь.

Само собой разумеется, что попутно он высказывался и о современной Германии. Мне особенно запомнилось, как он при этом выражал глубочайшее сожаление по поводу тогдашней раздробленности нашего отечества и говорил буквально следующее: «Когда я смотрю на карту Германии и вижу эту уйму цветных пятен, меня охватывает настоящий ужас. Напрасно спрашивать себя, кто, собственно, управляет Германией». К сожа­лению, поэт так и не дожил до объединения Германии во главе с доблестным и справедливым императором, которое он предсказывал в одном из своих последних стихотворений.

С радостью и любовью мы занимались у него французским языком. Уже после трех месяцев занятий я мог переводить Плутарха. Будучи девяностотрехлетним старцем, я и сейчас горжусь тем, что могу сказать: великий поэт особенно благоволил ко мне. В шутку он называл меня своим маленьким любимым учеником Вагнером. Я должен был приносить ему книги из Королевской библиотеки и менять их, а также оказы­вать другие мелкие услуги, за что получал от этого благородного человека щедрое вознаграждение. ...

Очень часто Гейне говорил о своей матери, которую любил с истинной нежностью. «Моя мать, — говорил он, — верно, родом из благородной еврейской семьи. Евреев часто изгоняли из европейских стран, так что мои предки оказались заброшенными в Голландию, где словечко фон превратилось в ван»...

О своих родных местах в Рейнской области он говорил с воодушевлением и описывал их как рай земной".

Закончить эту заметку хотелось бы "рекомендательным" письмом Фердинанда Гримма (да-да, брату Братьев!) Якобу и Вильгельму:

"Берлин, 6 мая 1824 Я рекомендую вам хотя и не окончившего курс, но наблюдательного Г.Гейне из Дюссельдорфа, который возвращается, чтобы еще раз прослушать лекции о пандектах, в Гёттинген, где он уже прежде учился,.. и охотно хотел бы познако­миться с вами. Хотя его внешность не способствует возникновению хорошего впечатления о нём, зато в стихах его содержится что-то подлинно пережитое, они привлекают тем, что звучат как хорошие народные песни..."

И ещё один "мостик" на Кё :-)

Дюссельдорф, где вкусно

Угадаете, о чём там?

фото с сайта о Кё

Путеводитель - "Путешествие из Дюссельдорфа в Дюссельдорф" (с:)-мой

"Представляете, мы не нашли путеводителя о Дюссельдорфе?!"- из сказанного мне вчера на экскурсии.

Пришлось вчера опять оправдываться. Он есть, пока у меня в голове, но "руки не доходят", пока я с вами по городу хожу.

Вот он каким будет - в пяти частях:

• Мой "роман" с Дюссельдорфом - главный рассказ гида или длинное вступление градоведа.
• 11 маршрутов и 11*11 достопримечательностей + 1111 интересностей - собственно путеводитель.
• Библио-биографическое из Дюссельдорфа - интересные судьбы и истории (кто и когда).
• Основные сведения и советы туристам - шпаргалки и схемы (что и где).
• Календарик (что и когда). Словарик (что и как).

Вим Вендерс сказал: «Я — ТУРИСТИЧЕСКИЙ АГЕНТ»

Вим Вендерс, которого спросили в интервью: Города — герои ваших фильмов, они живые" - ответил:"Да, это большие живые существа. Они, как люди, имеют свой характер, своё настроение, какие-то — очень красивые, другие не очень, некоторые очень сложные".

Очень разделяю это мнение. И, по случаю праздника, повторю мнение режиссёра, рассказавшего и о характере Дюссельдорфа.

Вим Вендерс: «Я — ТУРИСТИЧЕСКИЙ АГЕНТ»

Екатерина Мцитуридзе. Что заставляет человека, и в частности ваших героев, встать с любимого дивана и отправиться в путешествие?

Вим Вендерс. Главная причина — возможность установить личную связь с городом, с разными городами. Я стараюсь путешествовать, чтобы сохранять в себе любимые города.

Екатерина Мцитуридзе. Города — герои ваших фильмов, они живые.

Вим Вендерс. Да, это большие живые существа. Они, как люди, имеют свой характер, свое настроение, какие-то — очень красивые, другие не очень, некоторые очень сложные. Последний город, портрет которого я создал, — Кёльн. ...Его жители до сих пор говорят на диалекте, который, кроме них, никто не понимает. И мне это ужасно нравится.

Екатерина Мцитуридзе. Кажется, Kёльн — второй немецкий город, после Берлина, ставший героем вашего фильма. Кроме них героями ваших картин становились Париж и Лиссабон, Нью-Йорк, Сидней, даже чуточку Москва. Как вы считаете, города меняются, как люди, или меняются только времена?

Вим Вендерс. Люди сильно меняются. Особенно здесь, в Берлине. И город очень изменился. Все стали деловыми, озабоченными, все спешат, не находя времени расслабиться, все ужасно заняты, но никто не знает, чем именно.

...Я не творец, я искатель. Я ищу нечто, и нечто ищет меня. Я тот, кто получает много подарков — от людей, от мест, где бываю. Я верю, что город, например, находит и использует людей, чтобы установить с ними связь. ... Я привожу людей в места, которые сам не знаю, и помогаю им говорить и делать что-то, чего они прежде никогда не делали. И ничего загадочного, мистического в профессии режиссера нет. Я просто директор туристического бюро.

"Ангельская перспектива" Вима Вендерса - это ангелы обозревают город

"на колоннах и башнях кирх мы видим маленькие человечьи фигурки.Это ангелы обозревают город" - из комментариев к "Небу над Берлином" - ещё одному замечательному фильму.

АНДРЕЙ ПЛАХОВ. «Всего 33 ЗВЕЗДЫ МИРОВОЙ КИНОРЕЖИССУРЫ». Винница. 1999 Глава 7. Вим Вендерс. Жизнь после смерти:

"Последним из “шедевров Вима Вендерса” (типовое название ретроспектив режиссера) стало “Небо над Берлином” (1987). Если этот фильм до сих пор не успел стать глянцево-хрестоматийной классикой, то потому лишь, что привыкнуть к топографии и топонимике единого Берлина мы за десять лет еще не успели. Так же как к новому статусу Вима Вендерса — политика, профессора, академика, миссионера, возглавляющего теперь Европейскую киноакадемию ...

“Небо над Берлином” стало, таким образом, если не лучшим, то главным фильмом в жизни Вендерса. И во многом роковым.

Вендерс всегда любил города, утверждал, что у каждого из них свой характер, что асфальтовые джунгли и городские пустыри столь же наполнены поэзией, как прерии и пустыни.

Характер Берлина определяла Стена, именно она до предела обостряла ощущение города, каким увидели его ангелы Вендерса: пристанищем мрачноватых домов, железнодорожных путей, виадуков. Люди обходили Стену по воде, по воздуху, ломали ноги, лезли на проволоку, пролетали под шлагбаумами в специально сконструированных автомобилях.

Всего этого нет в фильме Вендерса, зато в нем есть гениальное открытие — ангелы, свободно парящие над Стеной. Решение столь наивное и чувственно простое, что не пришло бы в голову никому, кроме умозрительного Вендерса. Витающие над полками синематеки бессмертные ангелы кинематографа поведали Вендерсу, как однажды Бог послал их в Берлин и велел подготовить рапорт о том, что происходит в этом городе. Время от времени кто-то из них, тронутый людскими горестями и страстями, отказывался от бессмертия и становился человеком. Такова участь Дамиэля — ангела, влюбившегося в циркачку.

Вендерс делал современную городскую сказку, но он как никто знал, что кино материально и не терпит доморощенной мистики. Поэтому он преподнес сказку как документальный репортаж, словно бы снятый одним из ангелов, которого снабдили кинокамерой. В роли этого ангела выступил французский оператор Анри Алекан. Ему принадлежала идея сделать фильм черно-белым и снять ключевые сцены с высоты птичьего полета. Картина так и начинается: на колоннах и башнях кирх мы видим маленькие человечьи фигурки. Это ангелы обозревают город, но у них уже нет крыльев, и через мгновение они должны раствориться в людских толпах. И в дальнейшем, даже в крупных планах, присутствует взгляд немного сверху: как выразился Вендерс, “такова ангельская перспектива”.